До нынешнего 28 декабря я не ходила к памятнику «Исход и Возвращение», не люблю организованных мероприятий. Поминала в хуруле, сделав небольшие подношения. А в этот раз как что-то меня заставило пойти.

Народу было много, шумновато. По стоящим автобусам было видно, что мероприятие организованно. Оглядевшись, на вершине холма увидела бредущую цепочку людей вокруг памятника. К горлу подкатил ком, слезы невольно стали наворачиваться на глаза и захотелось в голос заплакать. В памяти  встала моя умирающая бабушка, она тогда уже не ходила. Ей всего то было 57 лет. На фотографии 52 года она уже выглядела иссушенной древней старухой. Мне же шел 5 год. Это была первая смерть, которую мне довелось увидеть. Помню как мне ее было жалко, как подбегала и подтыкала одеяло, а она гладила меня по голове. И она была единственной из моих бабушек и дедушек, которую мне довелось увидеть. А остальные сохранились в памяти из рассказов матери и всего одной сохранившейся фотографии деда, о котором я расскажу позже. По сей день они присутствуют в моей жизни, часто обращаюсь к ним мысленно. Уж не знаю: или я создала мысленно их образы, или они проявились на генном уровне. Я по натуре человек сдержанный, скупой на слезы, а тут стою, а они сами льются.

Трагически сложилась судьба моей семьи, моего народа в прошлом веке: раскулачивание, репрессии 37-38 годов, депортация 43 года, а до этого массовые убийства калмыков на Кубани красными во время бегства неграмотных темных калмыков, среди которых были мои родные (читайте С.Балыкова «Девичья честь»). Во имя чего спрашивается. До настоящего времени государством не дана правовая оценка всему этому кровавому беспределу.

А сейчас, когда идет ползучая реабилитация деяний Сталина, хочется задать вопрос – к чему это мракобесие? По данным наших местных ученых: только за период депортации калмыков 43 года, численность нас сократилась наполовину. Нынче это представляется как выселение, эдакое по просторам и весям Зауралья, Магадана и до Ледовитого океана. Ни один из депортированных народов не подвергся такой жестокости, в основе своих стариков, женщин, детей. Ранним суровым декабрьским утром ничего не подозревающих людей выкинули из родного крова, не дав даже взять самое необходимое. Всего за 20 минут. Да и как они могли собраться в шоковом состоянии. Пятеро мал мала меньше детей, дедушку накануне отправили в Дивное, вроде как в командировку, бабушка и мама с больным зубом. Бабушка выносит швейную машинку, а мама в беспамятстве заносит ее обратно, твердит: «Такого не может быть. У меня муж и брат в армии…» Позднее деду удалось добраться до дому, а родные были уже в кинотеатре «Родина». Он к соседу Баязитову, с которым дружно жили за деньгами за корову, проданную накануне за авансом: «Дай деньги. Везут нас не понятно куда. В пути понадобятся.»  А тот только пообещал выслать попозже. А после скрылся с семьей в Астраханской области.

В чьей же «мудрой голове» созрела мысль сделать зачистку? С какой целью? Ответа на эти вопросы нет до сих пор.

Нас же обвинили в предательстве и измене Родине, которая судя по всему, оказалась, мачехой. Какую ценность для бледнолицых дикарей, представляли мы, узкоглазые и плосколицые туземцы? Да и встречали входящих по Дивенской дороге в Элисту оккупантов «хлебом и солью» отнюдь не мы. Наши традиция встречать желанных гостей с хадаками. Но этого не было. (Об этом я писала одному известному нашему писателю. Письмо хранится у него в архиве). Когда на нас, калмыков, опять огульно перевели стрелки при вспышке СПИДа во всех российских СМИ.  По вечерам под звуки балалаек веселились не наши женщины. Мой дед Санжи Бембинович Даржинов плевался: «Өлькчуд,  эцкуднь, залусудинь немштя нолджяна. Эднь ю кеджяхм?(У, с….., что творят – отцы и мужья сражаются в армии. А эти!)»

Наши же мужчины в то время героически воевали на фронте. И ко времени депортации и снятия путем обмана с фронтов калмыков, по числу героев Советского Союза, уроженцев Калмыкии, были на одном из первых мест. А сколько их было бы до конца войны! Уж что-что, а воевать то могли.

Сухие данные о потерях калмыков во время депортации не расскажут о том ужасе, которому подвергся народ:  о массовой гибели в товарняках в лютые холода, от голода, без теплой одежды в местах поселения, в лагерях, в том же Широклаге, который иначе как концентрационным не назовешь. Люди падали и умирали. Мама рассказывала: «Бюдун, бюдун залус унад укяд бяв». Неужели ведра картошки не нашлось для них. Моя сослуживица, с которой мы подружились в Элисте, не смотря на большую разницу в возрасте, рассказывала как по прибытии в Сибирь поселили их в ветхом бараке, где было очень много семей. Как по утрам выносили окоченевшие трупы умерших. И она тринадцатилетняя девчонка с такими же как она детьми укладывала их штабелем на телегу и везли подальше, взявшись за оглоблю. Все еще ничего было по ровной дороге, а если под гору или в гору трупы рассыпались и вновь они плача их собирали, складывали, везли подальше, чтобы засыпать снегом, а потом весной захоронить. Сколько таких безымянных могил осталось в Сибири.

Многие нашим воспоминаниям не поверят, скажут: «Мы тоже голодали». Может вы и голодали, но вы - то спали в своей постели, у своего очага, и никто не глумился и не издевался над вами! А тем, кто не верит, советую почитать Солженицына «Архипелаг Гулаг».  Там найдете его слова: «Калмыки умирали молча семьями. А, впрочем, я их не наблюдал.»

В первый же год депортации умер мой дед Санжи Бембинович Даржинов, не вынеся нанесенного оскорбления какого-то недоноска. Вернувшись днем с работы, он долго ходил из угла в угол землянки: «Я старик, мой сын офицер Красной Армии, зять на фронте. За что с нами так!» Три дня находясь в коме, не приходя в сознание скончался. На утро прибежал его молодой сослуживец: «Если я был рядом, не случилось бы такого» - повторял он. Дедушка и моя мама работали в конторе днем как грамотные, а потом до глубокой ночи, кто на току, кто где. А дед мой был замечательным человеком. Донской казак, выходец станицы Бемдяхинской,  интеллигент, образованный, полковой писарь, пользовался непререкаемым авторитетом. Его называли «Ворошилов», поскольку внешне был похож на него: высоколобый, большеглазый и с такими же усами. Он был отчимом моей маме. Своего отца она не помнила. Знала, что геройски погиб в империалистическую на боевом коне, не выпуская сабли из руки. Сошлись они с бабушкой, когда маме было два - три года. И уж так повелось у них в семье,  дед не чаял души в падчерице, а бабушка в пасынке Адьяне. Мой дядя до войны закончил Тимирязевскую Академию,  возглавлял одно из хозяйств республики. На фронт ушел добровольцем. После окончания войны нашел семью в Новосибирской области. Здесь его ждала еще и маленькая дочка Клара, а затем поехал дальше к месту назначения на руководящий пост в город Пржевальск в Киргизии. Уж лучше бы не ездил. Вскоре там был убит в ходе ссоры с каким-то татарином. По слухам причина была та же, что и с дедом, и с нашим героем Темировым. Только это уже была гражданка. И у дяди оружия не оказалось при себе. Позже родным пришла телеграмма: «Умер от кровоизлияния в мозг». Атаман Антонов во время облавы в станице пощадил его, когда вылавливал коммунистов и комсомольцев. «Малец еще» - сказал он. А тут вот так. Бабушка недолго его пережила, долго плакала, слегла и тихо ушла. Вот так случилось, что не довелось нам увидеть, услышать своих самых дорогих, самых достойных людей.

По отцовской линии родственники были репрессированы  еще в 30-е годы, раскулачены. Нынешнем летом долго ходила в архив – ничего не нашла. Хотела поименно помянуть их в хуруле. Скорее всего документы были уничтожены. Я знаю только, что они были не простые люди. Родители много чего не рассказывали. Боялись.. ходила узнавать о них в серьезные организации, но напрасно. Так что целое поколение моих родных погибло не на войне. В мирное время. На склоне лет я часто задумываюсь, как бы сложилась жизнь нынешнего поколения моей семьи, наверное более счастливо?

Пишу об этом не просто так. Эта горькая правда нужна всем для осмысления, чтобы не допустить впредь подобной несправедливости. Но что говорить. Стало очень заметно, что страх сидит в нас, в каждом. Боимся назвать вещи свои именем, боимся заступиться за слабого, боимся дать отпор зарвавшимся чиновникам, боимся не то сказать, не то сделать. И вообще, видно, что народ обмельчал. Хоть и пишет Санджи Тостаев: «Вот  мол какие мы, калмыки, были герои!» Хочется ответить словами Лермонтова: «Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя, богатыри,  не вы!» Что-то не видать нынче людей равных А.Пюрбееву, Амур Санану, Городовикову….. Увы, ушло то поколение. А на горизонте что-то не видать наших защитников, наших Робин  Гудов, чтобы надрали задницы обворовавшим свой народ варюганам. А от начальства милости ждать не приходится. У них свои проблемы – побольше нажраться, нахвататься пока у корыта, а там трава не расти. Продадут и предадут все и народ, и недра. Одним словом, ИУДУШКИ. А в итоге же им награды  и почести. Подозреваю, может и грех это, что довоенное начальство знало о предстоящем выселении, могли как то тайком подготовить народ. Может меньше было бы жертв. В Сибири то они сами весьма неплохо устроились.

Мы послевоенные дети репрессированного народа, рожденные в Сибири, помним, как ходили с раздутыми животами и кривыми ногами. Вечно голодные. Как мать на праздник совала в одну руку кусочек белого хлеба, а другую черного. Как вприкуску его ели. И каким вкусным он казался.

И мы, прожившие большую часть своей жизни, должны дать оценку тому, что случилось с нами, с нашим народом. Хоть мы, калмыки, привыкли видеть все только хорошее, забыв о плохом,  должны все таки реально осмыслить и осознать тот ужас, который происходил с нашим народом во время репрессии 43 года и нынешней реабилитации Сталина, этого кровавого убийцы и его соратников. Мол получил страну с сохой, а оставил с атомной бомбой. Ну и что с того? Народ ностальгирует по сталинизму, потому что не принимает того, что сегодня происходит: беспредел власти, обнищание, повальное воровство снизу и доверху. Да, если положить на чаши весов хорошее и плохое, содеянное Сталиным, то весы сломаются – сказал композитор и музыкант Стас Намин. Государство,  построенное на крови, страхе, на унижении народов, на шоковых терапиях, обречено. Что и случилось. В одно мгновение развалилось как карточный домик.

Нам необходимо сделать вывод, что в 43 году была не просто насильственная депортация народа, а это был геноцид, жестокий и беспощадный по национальному признаку. Только так!

И еще с горечью замечаю, что у нас у калмыков, утерян генетический код выживания народа. У нас его нет. У всех он есть, даже животные не едят друг друга. Мы утратили язык, не принимаем друг друга, большое количество смешанных браков и многое другое. Раньше, бывало, во время голода украдет йосн залу где-то в станице скотину, и весь хотон накормит досыта, хотя знал, что поймают и убьют без суда и следствия. И не только его. А теперь наш крутой манджик трескает себе за высоким забором блины с черной икрой, а рядом сосед давится окорочком, нашпигованным антибиотиками. И как-то ему по барабану. Вот такими мыслями я хотела бы поделиться с людьми.

P.S. Давно думала о том, что надо упразднить название улиц Серова и Осипенко. Эти люди принимали участие в депортации народа. Серов руководил карательной акцией.

Натырова Т.Г.