Постоянный автор «ЭК», бывший председатель Элистинского горисполкома (глава города) Николай СЕКЕНОВ - об одной из мрачных страниц в истории калмыцкого народа.
- Из высылки на родину ваша семья вернулась, когда вам было 12 лет. Что-то помните из пережитого?
- С родными и близкими я покинул Сибирь уже не малышом, но ещё не юношей, так что воспоминания носят, в целом, отрывочный характер. Зато из рассказов старших знаю и воочию представляю, какие лишения испытали они, подвергшись насильственной высылке.
Моя, ныне покойная, мама Бова Каруевна с 11 лет осталась без родителей, а на момент начала трагических событий ей было всего 18 лет. Мой отец, Кару Эрендженович, молодой 22-летний парень, бесстрашно воевал, как говорили фронтовики, «на передке», то есть на передовой. Бил фашистов под Сталинградом, прошёл от начала до конца Курскую битву и был тяжело ранен под Полтавой. Лечился почти 5 месяцев, а затем, в феврале 44-го, был комиссован и отправлен домой. Родных уже выслали, но он всё же нашёл их в Ачинске Красноярского крае. Где, несмотря на участие в войне, боевое ранение и медаль «За отвагу», подвергся, как и все ссыльные наши земляки, унизительным ограничениям. Уму непостижимо, как таких, как мой отец и других калмыков-фронтовиков и их семьи, могли обвинить в измене Родине и отправить на почти верную погибель в Сибирь?
- А ведь абсолютное большинство калмыцких семей, подвергшихся депортации, имели такой же статус семей фронтовиков...
- И, добавлю, до 28 декабря 1943 года и стар, и млад, трудились, не считаясь ни с чем, ради победы над врагом. Во время войны для тех, кто не держал в руках оружие, был лозунг «Всё для фронта, всё для Победы!» Наши предки, конечно, танки и самолёты в степи не собирали, но помогали Красной Армии не хуже, чем вся страна: выращивали скот на мясо, ловили рыбу, собирали тёплые вещи, одним словом, сами недоедали, но отдавали воинам последнее.
А разве можно было забыть об участии калмыцкого народа в строительстве своего участка железной дороги Кизляр-Астрахань? Отмеченном, кстати, благодарностью Советского правительства тех лет. Вот также, не покладая рук и невзирая на страшную обиду, трудились наши земляки и, находясь в неволе, чем заслужили уважение сибиряков.
- Как вы думаете, насколько быстро пришло осознание того, что выслали наш народ подальше от родины по надуманным причинам?
- Думаю, что везде по-разному. Хотя, знаете, умные люди, особенно, когда их много, рано или поздно разбираются, где правда и где ложь. А вот среди начальничков, что командовали высылкой нашего народа, а затем руководили «процессом» уже в местах пребывания, было немало таких, что, под разными предлогами избегали и избежали призыва на фронт.
Поэтому они показывали своё рвенье перед ссыльными калмыками, прекрасно, наверное, зная, что в каждой семье были фронтовики, жизней своих не щадившие в сражениях с фашистами. Ложь, говорили ещё древние, это порождение злобы, трусости или тщеславия. Она — воплощение зла.
- Которое в то тягостное время было на каждом шагу и, казалось, растянется надолго?
- Так, во всяком случае, казалось. Но, по прошествии лет, во мне укрепилось убеждение: находясь в депортации, мой народ ни на один день не раскисал, не терял силы духа и все невзгоды преодолел благодаря невиданной сплочённости и взаимовыручке. Эти же качества наше старшее поколение явило всем и при восстановлении республики после возвращения из Сибири, честь им и слава.
А ещё задумываюсь вот над чем. За 13 лет сталинского произвола, наш народ видел-перевидел такую тьму подонков-комендантов и прочих подлых начальничков, что потом долго приходил в себя. Была бы моя воля, устроил бы над этими упырями показательный суд, своего рода «Нюрнберский процесс». За злостное нарушение ст. 123 Конституции СССР 1936 года, где говорилось: «Какое бы то ни было прямое или косвенное ограничение прав или, наоборот, установление прямых или косвенных преимуществ граждан в зависимости от их расовой и национальной принадлежности, равно как всякая проповедь расовой или национальной исключительности, или ненависти и пренебрежения, караются законом».
- Давид Кугультинов о депортации писал: «Я знал, что мой народ в лесах Сибири, друзей нашёл и вновь душой окреп //Средь лучших русских, средь щедрейших в мире, деливших с нами и судьбу, и хлеб…» Но были мнения и другого толка, мол, тамошние жители смотрели на калмыков с нескрываемой враждой…
- Считаю, что слова Кугультинова правдивы, хотя, вы правы, ссыльная жизнь везде складывалась по-разному. А вот там, где мы обитали, простые сибиряки и в самом деле нам помогали, чем могли, хотя сами жили не богаче. Они, например, научили нас пользоваться дарами природы – не только их есть, но и готовить из них лекарственные препараты. Ну и многому другому, что раньше для калмыков было в диковинку. Это нас спасло.
- Мне известно, как трепетно вы относились к своей маме и как заботилась о вас она, до последнего считая своим малолетним ребёнком. Наверное, из-за того, что вы были первенцем?
- Покуда живы наши родители, до тех пор мы продолжаем оставаться для них детьми. Мы, рождённые в Сибири, хорошо знаем, что всех ссыльных калмыков, большей частью, стариков, многодетных матерей и молодёжь, чуть ли не на второй день после прибытия, заставили работать. Чувства переполняют различные: как такое можно было выдержать? Особенно нашим женщинам-матерям. После кошмарного переезда в вагонах-«теплушках», с кучей детей, без нормальной еды и в условиях жуткой антисанитарии.
Но они, наши матери, всё перебороли, сохранили, как смогли, своих детей и престарелых родителей. В связи с этим считаю, что нам, ныне живущим, грех об этом забывать. Надо собраться с силами и возможностями и установить в Элисте памятник калмыцкой женщине-матери. Например, возле кинотеатра «Родина», величественный и символизирующий собой её несгибаемость и вечную любовь к тем, кому она подарила жизнь. Не сомневаюсь, к этому дорогому сердцу сооружению будут тянуться все, без исключения, наши земляки и возле него всегда будут живые цветы.
- Можете привести наглядный пример того, как сталинская власть прямо нарушила Основной закон страны? Коснулось ли это вашей семьи непосредственно?
- Конечно. В силу возраста я многого не понимал. Но, взрослея, быстро усвоил, что у нас, калмыков, в повседневной жизни, очень многое не так, как, скажем, у рядом живущих коренных сибиряков. Особенно запала мне в душу смерть моего двоюродного брата Алёши. Полуторагодовалый, он заболел среди нас первым. Дифтеритом – заразной и смертельной болезнью, от которой человек мог умереть в течение 1-2 дней. Его надо было срочно доставить в больницу Ачинска, всего-то 12 километров от нашей деревни.
Но из-за отсутствия разрешения-бумажки коменданта, повезли лишь на другой день, и в результате задержки Алёша скончался. Вот это и есть пример прямого ограничения ссыльных в правах.
Но через месяц эта же болезнь настигла и меня. Но мой отец, плюнув на всякие бумажки-разрешения и проявив, тем самым фронтовую решительность, отвёз меня на лошади в больницу.
- Может быть, нашим предкам следовало бы вести себя в Сибири понахрапистее? С чеченцами в Казахстане, например, власть вела себя гораздо почтительнее…
- О жизни чеченцев в неволе не знаю, пусть они говорят об этом сами. Я же, на примере своего отца, могу утверждать смело: Сибирь калмыцкий народ не подавила, не уничтожила в нём жизнестойкость и национальный дух. Поэтому, когда читаю или слышу, мол, наши отцы и деды в высылке все 13 лет, молча, терпели унижения, меня охватывает злость. Нет, мы, напротив, не позволяли выродкам довлеть над нами, и всегда давали им достойный отпор. И при этом показывали своё трудолюбие и умение трудиться.
Иное дело – пакости от власти. Отмахнуться от них, не пострадав, было трудно. Нежелательно даже, ведь это могло отразиться на членах твоей семьи и родне. Но многое всё-таки зависело от того, как ты себя поставишь.
- С местным населением нашли общий язык быстро и благодаря чему?
- Под Ачинском наших земляков-калмыков было немало, а также других ссыльных, особенно, поволжских немцев. И коренные жители-сибиряки, пусть не сразу, но всё же поняли: все мы попали в их места по чьему-то злому умыслу. Крепости отношениям прибавили наши демобилизованные фронтовики, быстро сдружившиеся с местными солдатами Победы. В общем, когда мы уезжали домой весной 1957 года, нас провожали всей деревней. А через 45 лет я посетил на «Поезде памяти» места моего ссыльного прошлого. Волнение испытал – не описать…
Александр ЕМГЕЛЬДИНОВ
