Сегодня 09:23 29.03.2024

После немецкого плена и сталинских лагерей в небольшой калмыцкий хотон возвращается главный герой произведения Санал Кадаев, который встретился со своей бывшей женой Булгун. (Отрывок из романа Вячеслава Убушиева «Торган дун». Перевод с калмыцкого - автора. Рисунок - С.Бадендаева). 

…А как моя мать умерла? Как вас высылали в Сибирь? Расскажи поподробнее, - попросил Санал.

В конце месяца барса в Малые Дербеты вошли солдаты в погонах НКВД, но мало кто из жителей обратил на них внимание. Ведь во время войны войска всегда перебрасывают с одного места на другое. Так, видимо, случилось и на этот раз, решили малодербетовцы. Но как-то грубо вели себя солдаты с местными жителями: могли ни за что толкнуть и даже ударить прохожих тяжелым сапогом. При этом они часто кричали, что мы предатели и всех нас надо перестрелять как бешеных собак. 

Поэтому твоя тетя Харкчн решила узнать, почему так странно ведут себя солдаты, ведь большинство мужчин воюют. И она пошла к их командиру за разъяснениями. На что командир, улыбаясь, посоветовал на это не обращать внимания, а виновники инцидента будут, мол, наказаны. Но на следующий день творились вообще удивительные вещи: стало невозможно выехать или заехать в село, поскольку село оказалось в плотном кольце солдат НКВД. Как раз в эти дни у нас в гостях был дед Хонин, который заподозрил неладное и сказал нам: «Что-то нехорошее должно случится. Вы молитесь богу, авось, пронесет».

Но наши молитвы всевышний не услышал. Утром рано, когда едва рассвело, в селе появились громадные американские машины, которые встали на каждой улице. В наш дом вошел офицер в сопровождении двух автоматчиков. Офицер вынул из планшета какие-то бумаги и зачитал правительственный указ, согласно которому, как я поняла, мы все, от мала до велика, объявлялись изменниками родины. Но, твоя мать, не знающая русского языка, не поняла, что там читает русский офицер. Хорошо дед Хонин объяснил, что нас всех выселяют в другие края. Я же, услышав такие чудовищные слова, тоже растерялась. Хорошо, что старик приказал нам собрать нужные вещи, но увидев, что мы стоим в растерянности, уже крикнул, чтобы не теряли время даром, а быстро собирались в дорогу. Только после этого я пришла в себя, схватила спящую дочку в охапку, быстро завернула ее в одеяльце, а дед тем временем приготовил валенки, твой полушубок и две ножки баранины сунул в мешок. На сборы ушло не более двадцати минут. Вышли на улицу, а там уже у машин столпилось множество людей, а между них расхаживали вооруженные солдаты. 

А вскоре, под крики и плач женщин, детей, стоны и кряхтение стариков, солдатский тяжелый мат, началась погрузка. Мы тоже кое-как подняли в машину твою мать. На короткое время воцарилась тишина, только слышалось чье-то тяжелое дыхание. Неожиданно твоя тетя Харкчн выхватила большой нож и с криком: «Лучше я сама зарежу свою корову, чем отдам ее кому-то», выпрыгнула из «студебеккера» и бросилась к своему дому, откуда уже русская женщина и девочка выгоняли корову с теленком. Сзади послышалась автоматная очередь и крик: «Назад! Стреляю на поражение!». Харкчн вернулась в машину. Приблизился солдат и отобрал нож у женщины и бросил его в снег.  «Валя, Валюша! (русские соседи тетю Харкчн звали Валей) Милая, не пропадать же скотине, я хоть попользуюсь, а вам теперь все равно, Прощайте, прощайте!», – плача кричала женщина, закрывая рот уголком платка. 

Машины тронулись, плавно огибая улицу за улицей, направились к железнодорожной станции Абганерово. Эта станция находилась недалеко от Малых Дербет, примерно в часе езды от нашего села. Однако ехать пришлось долго, поскольку колонна «Студебеккеров» подолгу стояла сперва на краю Малых Дербет, а затем на въезде станции Абганерово, в ожидании машин с выселенцами из других поселков. 

На станции началась погрузка калмыцких семей. Солдаты автоматными прикладами загнали людей в товарные вагоны. «Вояки, герои, только с женщинами и детьми умеете воевать!», – крикнула в лицо офицеру НКВД Харкчн. Офицер, побледнев от злости, вытащил пистолет и стал угрожать им женщине, но та не испугалась и продолжала: «Стреляй, вот вернутся наши мужики, покажут вам!.. Трусы!».

«Харкчн, хватит, хватит! Ради бога успокойся!», – испуганно пытались успокоить ее женщины, - если застрелит он тебя, кто будет смотреть твоих детей? Осиротеют…». «Не станет он стрелять, кишка тонка», - тихо, но уверенно пробормотала Харкчн.

Так, скандаля и толкаясь, Харкчн влезла в вагон. Мы все сели на свои пожитки. Молодые мамаши стали кормить грудью плачущих детей. Скоро все затихло, а через некоторое время поезд тронулся. Так мы ехали две недели до Алтайского края. Эти две недели были для нас страшными. Чем ближе к Сибири, тем становилось холоднее. Умерло много людей. В основном это были дети и старики. До Алтая в нашем насквозь промерзшем вагоне доехало мало степняков. 

В Сибири нас распределили по колхозам, где нам предстояло работать и жить в ожидании конца войны и возвращения вас с фронта. Однако местные жители встретили нас довольно неприветливо, поскольку им еще до нашего приезда сообщили, что едут изменники родины и людоеды, поэтому сибирякам посоветовали не общаться с нами. Видимо это была часть работы работников НКВД. Поэтому, в первую нашу сибирскую зиму в плохо отапливаемых бараках с щелястыми стенами умерло от холода и голода еще много людей.  В их числе оказалась и твоя мать. Перед смертью она мне сказала: «Булгун, ты дождись с фронта Санала. Он жив и обязательно вернется. Внучку мою сбереги. Скоро кончится война, и калмыков отпустят домой. Я же скоро умру и не дождусь этого радостного дня». 

На следующий день она умерла. Хоронили мы ее с дедом Хонином в глубоком снегу, где она пролежала до весны, а затем перезахоронили на лесной опушке, где нашли свой последний приют десятки земляков. Вскоре, перед Цаган Сар умер и дед Хонин. Его старушка тоже не протянула долго,  ушла вслед за дедом. Та зима была очень тяжелой. Местные русские к нам не заглядывали, помощи ждать было неоткуда. Хорошо, что по настоянию Хонина мы из дома захватили полмешка муки, полмешка пшеницы и ножку мяса. Все это мы делили с товарищами по несчастью и таким образом кое-как дотянули до весны. Ближе к весне мы ходили к сибирякам меняли вещи на продукты. У некоторых были золотые и серебряные серьги и кольца, которые тоже пошли на продукты.

Дочка наша в ту зиму даже ни разу не кашлянула. Весной из госпиталя вернулся Николай Церенов. На груди у него звенели боевые награды, на плечах погоны лейтенанта. Потом с фронта вернулись еще десятки солдат. Некоторые без рук и ног. И как водится везде, мы все ходили к ним узнавать о своих мужьях, братьях и сыновьях. Но ни один из них не сказал, что встречал тебя или слышал о тебе. 

Закачивалась война, когда стали возвращаться солдаты из Широклага. Но что это были за солдаты! Кожа да кости! Мы их откармливали, кто как мог. Каждый приносил кто  чашку муки, кто по две-три картофелины. Даже наши русские соседи что-то к ним приносили. Так постепенно мы стали осваиваться на новом месте, появились и друзья среди сибиряков. Правда, среди них находились всякие, но в большинстве своем сибиряки оказались добрыми и сердечными людьми.  

В Сибири случались грустные и забавные случаи. Из Широклага вернулся Бадмаев Бембя. Едва оправившись, он уходил в лес и без добычи он, как правило, не возвращался. Всегда приносил птицу, белку или зайца. Как он их добывал, для нас всегда оставалось загадкой. Шутливый, веселый Бембя нравился не только нам, его землякам, но и местным жителям. Однажды он ушел на охоту и увидел на поляне пасущегося быка. Бембя завел его подальше в лес. Там привязал его к березе и, дождавшись ночи, зарезал его, освежевал тушу. И, взяв в помощники несколько подростков, перетащил мясо в наш поселок, где все это распределил между земляками. В ту ночь впервые за много лет мы наелись говядины до икоты. Откуда Бембя добыл мясо, мы догадывались. Ясное дело, что где-то украл. Так мы пировали целую неделю, пока не кончилось мясо. 

Вскоре по нашим избушкам стал ходить и заглядывать в кастрюли милиционер. Не обнаружив никаких улик, он взялся за нас. На допросах мы держались стойко, никто не выдал Бембю. Подключился комендант, у которого мы отмечались каждый месяц. «Вы калмыки все воры и грабители! Вас всех надо перестрелять, выслать еще дальше к белым медведям. Посмотрю, как вы там будете охотиться на медведей! Вы понимаете, что вы разорили целый колхоз?! Ведь это был единственный бык-производитель!», - орал комендант.

Тогда Бембя сам пошел в милицию и признался, что это он забил животное, мясо продал в Барнауле, а деньги проиграл в карты на железнодорожном вокзале неизвестным людям. «Надо же, эти люди оказались жуликами, шулерами. Теперь ни за что не сяду играть в карты с незнакомыми людьми», - невинно улыбался Бембя. «Да он издевается над нами», - злились милиционеры. 

В милиции Бембю долго били, требуя назвать сообщников, но он стоял на своем, мол, быка резал один, никого со стороны не привлекал. В итоге ему суд дал пятнадцать лет, но сидел он всего пять лет, поскольку умер Сталин. И по этому случаю была объявлена амнистия и Бембя, как всегда улыбаясь, вернулся к нам. «Я один сожрал целый колхоз и не подавился, разве найдется на свете еще такой человек?»,  – смеялся Бембя.  

После смерти Сталина жить нам стало веселее, поскольку убрали комендатуру, где мы обязаны были отмечаться каждый месяц.